Почему я люблю свою работу

 
Во первых, каждое утро возле ворот, на которых написано “Упокой Господи души рабов твоих”, меня встречают Петр и Павел, и спрашивают за грехи. Это мое большое начальство.
Павел. Уже немолодой член Единой России, с ФСБшными корочками и такой же кредиткой. Во что бы он не был одет, и где бы ты его не встретил, при разговоре с ним, всегда возникает ощущение что ты сидишь в кресле у камина в котором горит гора бабла. Говорит тихо, понимает, того и гляди достанет из огня адский жезл и как волшебной палочкой решит им все твои проблемы. Он самый главный начальник.
Петр, попроще. Петруша. У петруши джип, рингтон “Боже Царя храни”, старинная гарнитура из девяностых, у Петра дорогое пальто и сверкающая лысая голова. Петр когда–то делал спортивные фестивали для Москвы. Шахматные олимпиады и теннисные турниры. В нем иногда просыпается бандит, но выглядит это неубедительно.
 
Петр и Павел дают мне корм для моих узбекских воронов и в очередной раз просят навести порядок в моих списках. После этого садятся в свои дорогие тачки и уезжают пока их не спалило полуденным солнцем.
Кладбищенское кафе совмещенное с продуктовым магазином. Водки в продаже нет, но ее продают из под прилавка. Канал Россия на телевизоре без звука. Нехитрый набор конфет, пирожных и других кладбищенских ништяков. В меню стандартный столовский набор. Это кафе мой коворкинг с девяти утра и до того момента когда начальство разъедется. Публика здесь одна и та же. Все знают продавщиц по именам, они им отпускают в долг. Тут в основном узбеки, торговцы могильным мрамором и оградками, и мы — фотографы Родственники покойных заходят редко, в основном для того чтобы набрать сладостей для кладбищенских животных и разложить их на мраморных столах в нашем райском саду за воротами.
 

 
Я тоже маленький начальник. В моем арсенале десять черных воронов, узбекских рабочих для расчищения гробниц от зарослей. И десять абсолютно конченных русских отморозков, которые считают себя фотографами. Я у них Батя. У всех свободный график, поэтому каждый день на работу приезжает ровно половина и тех и тех. Я раздаю задания и гоню всех на грядки в поле.
 
Когда то давно в начале семидесятых прошлого века, на месте хованского, самого большого сейчас кладбища Москвы, было поле в котором росли березовые перелески. Иногда среди берез встречались можжевельники и яблони. Воняла самая большая в Москве помойка.
Её засыпали и построили мусоросжигательную котельную по самым строгим стандартам. С другой стороны кладбища дымит по утрам крематорий. И Иван Иванычи что там горят улетают в сторону Калуги, попутным ветром. Вокруг строительные рынки оптовые базы, автосервисы, и забытые профучилища. А вместо поля — кладбище.
 
Лучшая музыка чтобы понимать “философию этой работы” — музыка из старых американских вестернов. Вокруг серьёзные лица, серьёзные люди. Я выхожу из своего православного салуна в огород за ворота. Главной достопримечательностью нашего поля является могила Деда Хасана. Он был главным разводящим в русской мафии конца прошлого века. Даже могила Сильвестра смотрится на фоне хасановской как то незаметно. Когда на нашем кладбище происходил самый большой махыч между узбеками и таджиками за всю их историю в Москве, в котором погибло несколько ментов, никто не посмел нарушить покой спящих бандитов. Кроме отцов на том квартале — бойцы, спецы и фотомодели.
 
Неподалеку от бандитов — менты и военные. Разведчики, легендарные летчики–испытатели, генералы и полковники. Поэтому тут все привыкли к стрельбе и обилию живых цветов.
 
Врачи и прочие интеллигенты живут на кварталах попроще, среди простых работяг со смешными фамилиями. Трудяга, народный артист, циркач, поэт, переводчик зарастают колючим кустарником и канадским клёном. Таких здесь большинство. Обычные люди не любят вспоминать своих проблем, и тем более, гордится ими. Кто теперь найдет где его могила. Систему расположения кварталов делал какой то старый алкоголик перепивший политуры.
 
На могилах растет ежевика, клубника, малина, грибы, физалис и лесные орехи. Бегают жирные белки. Моя особая любовь — заповедные яблоньки. Те самые которые спасли Аленушку от гусей Бабы Яги. Сорт — “Молодильные московские”. Если такое успело вызреть к поздней осени, то от того какое оно кислючее и вонючее на душе делается хорошо так, что хочется в юность.
 
Ты едешь среди этого металлического и каменного леса на красном опеле. Кричишь в окно машины, высунувшись наполовину.
Эй Шехзод! Сюда иди! Хуле ты закидываешься насваем когда твой белый хозяин окучивает грядки! Уволю нахер! Вот твои деньги, за вчера.
Ворон улетает в гнездо, а ты катаешься по самому романтичному месту, осматривая владения.
 
Немного об отморозках которые считают себя фотографами. Чемпион России по стрельбе из лука, трио лесбиянок, солист металл группы, поэтесса алкоголичка, диггер с военным прошлым, инстаграмм дива, подмосковный маньяк, девочка одуванчик, которая жрет на работе чипсы из мухоморов и делает тиктоки с фотками покойников. Только такие люди привыкают топтать цветы на детских могилах. Только на таких можно положится в этой трудной работе.
 
Среди могил еще бродят старики, которые потерялись и не знают где выход. Многие возвращаются на совсем. Молодых мало, у них сложные судьбы и длинные эпитафии. Тише птички не шумите, нашу Таню не будите… Птички запоют и у нас будут самые шикарные места в первом ряду при зомбиапокалипсисе. Я хочу себе могильную плиту из эпоксидной смолы, прозрачную. В которую зальют мое тело в позе “А вам слабо!”. Или найду могилу моего полного тезки, залеплю на ней селфи, и выложу на свою могильную плиту. Привезу на свои похороны карусель которая херачит огнем во все стороны, и на которой стоит диджейский пульт. Вот это будут похороны, а не какой то унылый позор, как у генералов и бандитов.