Не забыть⁠⁠

Апрель 2010 год
Мелкому год и девять месяцев.
Приходят с папой с прогулки. Лицо в грязи. Папа говорит: наклонился камушек подобрать и упал.
К концу апреля мелкий стал шататься при ходьбе.
А потом не смог ложку до рта донести. Промахивался.
 
Веду к неврологу. Осматривает. Все в порядке, вот, попейте витамины. Через две недели приходите.
 
Возвращаюсь домой. Интернет. Лучший детский невролог. Лучший диагност. Работает в городской поликлинике. Звоню.
Без направления не примут, только платно и по согласованию с врачом. В очередь не запишем, у вас свой невролог есть в городе. Как хотите.
 
Выясняю расписание. В сумку пару запасных памперсов, колготки, футболку. На автобус и в областной центр. К тому самому диагносту. На колени встану, лишь бы принял.
 
Приехали за час до начала приема. В коридоре народ собирается. Приходит врач, открывает кабинет. Я к нему.
 
Мы вот оттуда-то. Пожалуйста! Шаткость походки, нарушение мелкой моторики.
 
Врач оглядывает длиннющую очередь.
- Заходите!
 
Бегло осматривает, внимательно слушает.
 
- Гидроцефальная форма головы. Как пропустили?
 
- Не знаю. Невролог осматривал. Говорил все в порядке.
 
- Я вам выпишу направление в областную. Пугать не хочу, но, скорее всего, новообразование в мозгу. Может, что-то другое. Ложитесь в больницу сегодня.
 
- Спасибо. Оплатить в кассу?
 
- Денег не надо. Вот направление. Поставьте в регистратуре печать.
 
В неврологию взяли быстро. КТ через неделю, 25 мая. Очередь.
 
Мелкому весело. Чего грустить? Мама рядом. Отец привез вещи и игрушки. В палате отличные ребята. Только ходить все труднее. Все время за ручку. Один раз упустила, не углядела, упал, ударился головой. Не плакал.
 
25 мая.
Мелкому вкололи седативное. На реанимобиле отвезли из детской больницы во взрослую на КТ.
 
Страшно. Уложили мелкого в аппарат, поставили рядом табуреточку. Садитесь, мамочка, следите за дыханием. Если что пойдёт не так, машите в окошко.
 
Результат через 20 минут. Опухоль. Большая. Надо срочно оперировать.
 
Я помню, как шла по коридору, полному людей. Несла на руках спящего мелкого и плакала. Без рыданий, без истерик. В голове пусто как в бочке. Лицо спокойное, расслабленное. Только слёзы текут. У меня такое редко. Обычно, когда плачу, морщусь вся, подбородок трясётся, нос раздувается. Стыдно было плакать в голос. Ненавижу на людях реветь.
 
Получили квоту. Приехали с реанимацией в Питер. Сто лет там не была.
 
Привожу мелкого в ординаторскую, отдаю документы врачу. Тот снимки смотрит, на меня смотрит, на мелкого смотрит:
 
- Где ребёнок?
 
Я глазами хлопаю, на мелкого указываю. Врач возмущённо:
 
- Это что за цирк? Чьи снимки?
 
Я не понимаю в чём дело. Снова на ребёнка показываю:
 
- Это его.
 
- Если это его снимки, то ходить с такой опухолью он не должен!
 
Наверное, поэтому к нам было повышенное внимание.
Наверное, поэтому врач рискнул сделать две операции почти подряд. Шунт и через неделю удаление опухоли. Хотя нет. Не поэтому. Как объяснил доктор, если не поторопиться, мелкий ослепнет от излишнего внутричерепного давления.
 
Ещё врач объяснил, что обычно так не делают. Что между операциями должно пройти как минимум две недели реабилитации. Но нам нельзя тянуть. Поэтому неделя. Но риски очень высокие. Я сказала, что доверяю ему. Он ответил: а зря.
 
Подписала документы. Согласие на анестезию, вмешательство. Не знаю почему, но мне все время говорили, что риски очень высокие, что я должна это понимать. Я улыбалась и говорила, что согласна, потому что вариантов нет. Они смотрели на мою улыбку и повторяли, что я должна понимать. Я понимала. Просто все, что могла выплакать, выплакала в первую ночь в туалете больницы. Впечатала ладони в стены и выла. Как зверь, но тихо, в себя. Чтобы не слышал никто. А наутро косплеила нашего врача-корейца. И самой с того смешно было.
 
Брила мелкого сама. Больничной бритвой. Где-то дома в пакетике лежат его золотые ангельские кудри. Без волос сразу стало видно, что голова у мелкого большущая, чуть раздутая над ушами.
 
Увезли.
Провожала до лифта, держала за руку. Улыбалась, шутила. Внутри горело всё. Сердце словно жгли кислотой. А я улыбалась. Нельзя, чтобы боялся. Нельзя, чтобы заметил мамин страх. Важно, чтобы уходил с улыбкой. Важно! Важно…
 
Может быть, я видела его живым в последний раз.
 
Пришёл психолог. Он приходил к каждой маме или бабушке, чьи дети и внуки уезжали в операционную. Успокаивал. Заставлял покушать. Я улыбалась. Сказала, что поела. Не соврала, кстати. Это папа приучил: есть надо, чтобы были силы бороться.
 
Помню, заболела гнойной ангиной. Горло болело страшно! Не то что есть, глотать было больно. Папа усадил за стол. Поставил тарелку горячего супа. Ешь!
Не могу!
Ешь! Не будешь есть, не будет сил выздороветь!
И я ела. Ревела в тарелку и ела. Потому что надо быть сильной.
 
Быть сильной помогала валерьянка. Семь таблеток утром. Семь вечером. Как-то доктор вызвал к себе в кабинет. С вопросом, почему я выбиваюсь, скажем так, из нормы. Все мамочки как-то переживают, ходят грустные, плачут. А я бегаю по отделению, улыбаюсь, поднимаю настроение всем. Подозрительно это! Я честно призналась, что на колесах сижу. Пью валерьянку горстями. Расслабился. Сказал, чтобы не перебарщивала.
 
Мелкий выжил. Вторая операция шесть часов. Вроде бы с половиной. Останавливалось сердце один раз. Ничего, завели. Можно посещать в реанимации.
 
Кровати в реанимации для больших. Мелкого привязывали к бортикам кусочками ткани, чтобы не выдернул подключичку, или вставленные в голову трубочки отвода жидкости. Две штуки. Кушать мелкий не мог. Почти всё, чем кормила, выходило наружу. Поила с чайной ложки. По ложечке в пять минут. Иначе как с едой. Ну ничего. Потом хуже было… Правда, тогда я не знала, что будет. И думала, что хуже быть не может. Ха-ха.
 
Через неделю вернули в палату. Через полтора месяца выписали.
 
Простите.