Ремонт

Когда мне стукнуло двенадцать лет, ко мне пришел мой дед, и сказал:
- Я старый солдат, и не знаю слов любви. Да они тебе и не нужны в общем-то. Свою любовь к тебе, внучка, я выражаю в виде двухкомнатной квартиры, которую ты обретешь сразу же после того как я умру. В чем подвох, спросишь? А в том что я еще бодр, весел, и не ссусь под себя. А это значит, что хату ты получишь нескоро. Травить меня бесполезно, я два раза ел пирожки твоей мамы, и выжил. Значит, у меня иммунитет даже к плутонию. Долго ждать будешь.
 
И дед меня не обманул. Собственницей двухкомнатной жилплощади я стала только через десять лет. И еще года два после этого просто буйно радовалась тому, что мне больше не нужно есть пирожки своей мамы, а так же с ней жить. Потом эйфория прошла, и на ее место пришла грусть. Ибо я узрела на своей площади разруху. Разруха была везде: в вытертых обоях, в ржавом унитазе, и в пожелтевшей клеенке, которой были оклеены стены туалета. Грусть, в свою очередь, сменилась тоской. Потому что денег на ремонт у меня не было, а мужика, у которого их можно было бы выклянчить – у меня не было вообще никогда в жизни. Но разруха все сильнее действовала на мою психику, и последней каплей стала худая плешивая мышь, насравшая мне на обеденный стол, и там же почему-то скончавшаяся. Похоронив мышь в ржавом унитазе, я подбила свою наличность, и выяснила, что моих накоплений хватит на пять рулонов обоев и пачку клея.
 
Остальные стройматериалы я намеревалась спиздить у соседа дяди Вити, который очень удачно затеял у себя евроремонт, а материалы очень по-глупому хранил в общем коридоре.
 
Новый унитаз у меня тоже имелся. Его уже заблаговременно где-то спиздил мой покойный дед, и припрятал на балконе. Как знал, как знал.
 

 

Украв у дяди Вити коробку плитки, тридцать метров плинтуса, и банку белой краски, попутно прикидывая: а не дадут ли мне пизды, если я попру еще и итальянский смеситесь для ванной, я занялась ремонтом в стиле сам себе молдаванин.
 
Два дня я обдирала старые обои, мысленно матеря покойного предка. Обоев на стене было три слоя, плюс старые газеты. Чем он их приклеивал я не знаю, но обои не желали отдираться даже в промокшем виде. Поэтому на третий день я озверела, и решила приклеить четвертый слой обоев. Так теплее зимой будет.
 
Порезав недрогнувшей рукой все пять рулонов обоев на одинаковые куски, я смутно и запоздало начала подозревать, что молдаванин из меня совсем негодный. Хуевый даже, не побоюсь этого слова, из меня молдаванин. Потому что мне никто не сказал про то, что рисунок на стыке обоев должен совпадать.
 
А рисунок там был, и знатный: под зеленой пальмой, в голубой луже, в лучах оранжевого солнца, маленький тигренок сосет сиську у бегемота, вывалившего язык. Ну, может, и не у бегемота, и не сиську, но, во всяком случае, очень на то похоже. И рисунок этот повторяется три миллиона раз. Я сложила на полу нарезанные куски, и предсказуемо обнаружила, что рисунок очень даже хорошо совпадает. Идеально, я бы даже сказала. Если вам, конечно, нравятся тигрята, ебущие в рот бегемота, и бегемоты, лижущие тигриную жопу. И все это в пальмах.
 
Лично мне получившийся паззл понравился даже больше чем оригинал, но небольшая проблема была в том, что обклеивать этой зоофилией я собиралась детскую комнату. Справедливо рассудив, что пятилетний ребенок вряд ли поймет что именно тигренок сосет у бегемотика, а через пару лет, возможно, я познакомлюсь с олигархом или, на худой конец, с молдаванином, которые переклеят мне тут все заново, и намазала клеем первый кусок.
 
Приклеив на стену три обоины, и полюбовавшись на ряд тигриных жоп во рту у бегемотов, я наткнулась на преграду в виде шкафа. Всем известно, что я богатырской силы женщина, и что я умею таскать на плече пьяных, активно сопротивляющихся, стокилограммовых мужиков, но всему есть предел. Шкаф я поднять точно не смогу. Это же не икеевский шкаф Анебуда из прессованного картона, а Дедушкин Опиздинительно Огромный и Тяжелый Шкаф-Мутант. Следовательно, придется звонить Никитосу.
 
Никитос, которого я на заре своей писательской карьеры очень тепло описала в рассказе Человек-Мудак, не зря носил столь гордое погоняло. После всего, что между нами было, он меня не убил, не съел мою печень, и даже не возненавидел. Он стал со мной дружить. Справедливо полагая, что такой неординарный человек как я непременно может ему пригодиться в будущем. Правда, за прошедшие десять лет я ему еще ни разу не пригождалась. Зато он мне – очень часто. Я женщина хваткая и меркантильная, это тоже все знают.
 
- Никитос, - сексуально прошептала я в телефонную трубку. – Хочешь почти бесплатно посмотреть как тигренок ебет бегемотика под пальмой в лучах солнца?
 
- Почем коробок? – сразу сориентировался Никитос, припомнив, судя по всему, тот постыдный случай, когда я покурила зеленых наркотиков, и пять часов разговаривала по-немецки с нарисованными на стене рыбками. При том, что я и немецкого-то не знаю.
 
- Обижаете, начальник. Я в завязке. И сейчас серьезна как раковая опухоль. Приезжай, мой бурундучок. Дело есть.
 
Бурундучок приехал через час, и, склонив голову, стал рассматривать мои новые обои.
- Впечатляет? – Я похлопала его по плечу, и гордо задрала подбородок. – Свежо? Смело? Нетрадиционно?
 
- Великолепно. – Никитос повернулся ко мне лицом. – Ребенок будет в восторге. Если ты, конечно, не собираешься предварительно выколоть ему глаза. Я так понимаю, за просмотр сей абстракции ты что-то со мной теперь сделаешь?
 
- Само собой. Видишь шкаф? – Я кивнула головой на преграду.
Глаза Никитоса налились слезами:
 
- Это же Дедушкин Опиздинительно Огромный и Тяжелый Шкаф-Мутант!
 
- Именно так. – Я ободряюще улыбнулась. – И тебе надо его вытащить из комнаты. Или, как минимум, отодвинуть к противоположной стене. Чтобы я и дальше могла клеить свои веселые картинки.
 
- У меня треснет жопа. – Попробовал подавить на жалость Никитос.
 
- А у меня много клея. – Я знала как его подбодрить.
 
- Я могу умереть! – Никитос явно не желал мне помогать.
 
- У меня хорошие связи на Митинском кладбище. Бери шкаф, и не вздумай убегать балконами. – Припомнила я ему давний косяк.
 
- Я имею право на звонок другу! – истерично взвизгнул Никитос, и судорожно потыкал в кнопки телефона.
 
Я возражать не стала.
 
Еще через час приехал очень полезный друг Никитоса, который, подозреваю, был профессиональным молдаванином. Ибо припер с собой какие-то ремни, и мешок чего-то вонючего. Ремнями он ловко подпоясал Дедушкин Шкаф, а вонючий мешок вручил мне, и застенчиво сказал:
 
- А это вам.
 
- Там говно? – Я еще раз принюхалась к мешку, и вопросительно посмотрела на дарителя.
 
- Там обои. – Даритель покраснел, и старательно отводил взгляд от моих веселых картинок. – Сухие обои. Их надо развести водой, и получится такая как бы кашица. Ее нужно черпать, и размазывать по стенам. Потом, когда все засохнет, будет очень красиво.
 
Я растрогалась:
 
- Они, наверное, дорогие? Сколько с меня?
- Это подарок. – Покраснел молдаванин. – Мне за них Никита деньги отдаст. Он сказал, что вы немножко на голову ебнутая, но ваш ребенок страдать не должен. Давайте мы этих совокупляющихся мумми-троллей отклеим, и намажем стены кашицей?
 
- Я вот тебе щас жопу кашицей намажу! – Возмутилась я, и сурово посмотрела на скорчившегося за шкафом Никитоса. – Обои прекрасны, мой ребенок тоже на голову ебнутый, и они ему нравятся. А кашицей я щас туалет поклею. Не пропадать же добру?
 
Под кряхтяще-пердящие звуки, доносящиеся из комнаты, я развела в тазике сухие обои, и передумала клеить туалет. На кашицу получившаяся продрись была похожа меньше всего. Больше всего она была похожа на блевотину. Желто-зеленую, с вкраплениями корейской морковки и кукурузы Бондюэль.
 
- Эй! – Я высунула голову в прихожую. – Это точно надо мазать на стену?
Ответом мне послужил громкий одинокий пук.
 
Зачерпнув ладошкой немного продриси, я шлепнула ее на стену, и аккуратно размазала пластмассовым мастерком. Получилось еще хуже чем было, зато под цвет ржавого унитаза. Понимая, что за нами Москва, и отступать уже некуда, я быстро обмазала блевотиной все стены, и, увлекшись, дверь. Отступив на шаг назад, и откинув со лба волосы, я стала созерцать.
 
- А что это торчит? – Сзади незаметно подкрался молдаванин, и испортил мне созерцание.
 
- Это торчит гвоздь. – Миролюбиво ответила я. – На нем в будущем будет висеть держатель для туалетной бумаги. А вот на этот я повешу птичку-палево. Она всегда тут висит. (Лирическое отступление: когда-то мне подарили совершенно мудацкую игрушку: деревянную клетку с сидящей внутри птичкой, которая реагирует на звук, и начинает горласто петь. Я долго думала куда ее можно пристроить с пользой, и повесила птицу в туалете. За полгода все мои друзья отучились какать у меня дома. Птичка-палево реагировала громкими песнями на самый минимальный пердеж)
 
- И много у вас тут гвоздиков? – Отчего-то напрягся молдаванин.
 
- Да дохуя! – Я обвела широким жестом стены туалета. – Вот тут гвоздик для автоматического освежителя, на этом висит моя фотография, а вон на том – полочка для свежей прессы. А что не так?
 
- Вы на мешочке с обоями инструкцию не читали?
 
Я не люблю такие вопросы. Они никогда не предвещают ничего хорошего. Но пришлось признаться в том, что ничего я на мешочке не читала. И очень зря. Потому что на мешочке было написано, что прежде чем клеить жидкие обои, надо предварительно удалить из стен все металлические предметы. Иначе через неделю на их месте появятся ржавые пятна большого диаметра.
 
Я совершенно не расстроилась, ибо при таком раскладе унитаз можно смело не менять.
 
Посчитав туалет вполне отремонтированным, я заглянула в комнату с ревизией. Ревизия меня удовлетворила, шкаф был перемещен к противоположной стене, а Никитос лежал у порога мертвым.
 
- Он очень старался. – Прокомментировал картину молдаванин. – Теперь ему нужно дать пива.
 
- Пизды ему нужно дать, симулянту. – Покривила я душой, скорее, по привычке, и ушла в магазин за пивом, но купила зачем-то водки.
 
…Дальнейший ход ремонта я помню смутно.
 
В туалете беспрестанно надрывалась птичка-палево, в тазике с остатками жидких обоев поднялся уровень и прибавилось кукурузы, в ушах звенел мой собственный отчаянный крик: Не срать! Я все слышу!, и перед глазами мелькали ебущиеся бегемотики.
 
Очнулась я через три дня.
 
В доме было тихо, и пахло одиночеством.
 
Детская комната была полностью обклеена обоями, включая потолок и люстру. В тазике с клеем намертво застыл мой зимний сапог, из голенища которого задорно выглядывал резиновый хуй. Это же слово было нацарапано на дверце Дедушкиного Опиздинительного Шкафа. Причем, моим почерком.
 
Перекрестившись, я заглянула в туалет. Блевотина на стенах высохла, и, как и обещал молдаванин, все было очень красиво: со стен на меня с укором смотрели неровные коричневые пятна, меньше всего похожие на ржавчину, и больше всего наталкивающие на мысль, что кто-то вытирал о стены жопу. Птичка-палево была заботливо укутана в три рулона туалетной бумаги, и молчала. Унитаза не было вообще. Зато пол туалета был выложен спизженной у дяди Вити плиткой. Вернее, тремя плитками. А на двери белой краской нарисована жопа.
 
Все-таки, погоняло у Никитоса очень правильное. А в том, что к этому приложил руку именно мой друг – я не сомневалась ни секунды.
 
Никитоса я по-своему очень даже люблю, поэтому обои в детской я не меняла шесть лет. И столько же не трогала Дедушкин Шкаф.
 
И лишь не так давно, решив, наконец, сменить мебель и уничтожить бегемотиков, с помощью мужа я отодвинула шкаф, и со слезами счастья узрела на стене за ним привет из прошлого. Который выглядел как надпись на обоях, выложенная пластилином:
ЛИДА! ТЫ ПИДОРАСКА!
 
© Мама Стифлера