МЕШОЧЕК

Жил да был один бедный еврейский сапожник Кислорадцман, и сидел он напротив огромного галантерейного магазина в Лепровом переулке, принадлежавшего богатому еврею. И вот однажды у того еврея отвалился каблук на любимых штиблетах, которые ему еще на свадьбу тётя Фира дарила, а тут как раз подвернулась лавочка Кислорадцмана. Слово за слово разговорились мужчины за рюмочкой кальвадоса, пока сапожник прибивал каблук, и пришли к выводу, что надо бы им породниться, потому что у сапожника сын растет, трудолюбивый и красивый, а у галантерейщика дочка на выданье, но вокруг одни гои и сложно скрестить породистый капитал с искренним еврейским трудолюбием. Сказано — сделано, заключили семейный сговор и поставили сына сапожника перед фактом: свадьба состоится. А тому ой как не хочется. Молодой еще. Не нагулялся.
— Папа, ну што вы такое говорите, вокруг только и толкуют, что дура она у них!
— А это хорошо, что дура! Обманывать тебя не будет, любить тебя и деток будет. А захочется с умной женщиной поговорить — позвони бабушке, она тебе мозги быстро на место поставит!
— Так страшная она, как семь казней египетских! — А и это ничего! Сошьем ей мешочек, будешь перед сексом жене на голову надевать, главное чтоб детки здоровые были!
— Папа, што вы такое говорите, я на такое не способен!
Однако, делать нечего, пришлось соглашаться: против воли родителя не попрешь. Эдак и в армию забрать могут, без отцовского то благословения.
А невеста не просто некрасивая — хромая, одноглазая как Моше Даян и с усами. Да не просто дура, а клиническая. Со справкою.
Сын сапожника, молодой Кислорадцман, с горя прямо на свадьбе начал в запой уходить. Как взглянет на супругу — сразу трезвеет, никакая водка его не берет, ни кротовуха, ни на сапожном клее настойка.
Видя такое дело, как депрессия, подсаживается к молодому мужу богатый тесть.
— Ты, сынок, сильно не переживай. Женой она тебе доброй будет, а если что — заведешь себе любовницу, главное чтоб мы не знали. Семью только не обижай. И чтоб было тебе деток лучше растить, купил я доходный дом прямо неподалеку от твоей старой каморки: откроешь в нем большую мастерскую, наймешь гоев на работу, станешь выходить в свет и все тебя будут уважать. А еще купил я вам картину фламандского живописца 17 века, каталожной стоимостью в миллион долларов. Повесишь ее перед собою, чтоб каждый день дома иметь память о нашей дружбе и взаимопомощи!
И вот после свадьбы идет молодой Кислорадцман вешать в гостиной картину фламандского живописца каталожной стоимостью миллион долларов. А картина — тяжелая, как жизнь в Еврейском автономном округе, одной рамы дубовой на тридцать килограмм.
Идет, пыхтит, а позади радостно жена хромая ковыляет с инструментами. Довольная, надо же муж у нее какой, сильный и красивый!
Забирается Кислорадцман на каминную полку, кое–как пристраивает картину — и шипит через плечо, не оборачиваясь:
— Гвоздь подай, дура!
— Гвозьдик гвозьдик гвозьдик — радостно вторит ему жена, брызгая слюной.
Кислорадцман только вздохнул тяжело, поддержал картину коленом и хрипит уже:
–Молоток скорее, дура!
–Молотосек, молотосек, молотосек! — радостно бежит к нему жена.
Кислорадсман в сердцах бьет по гвоздю, не попадает, а попадает себе по пальцу и взвыв, с хрустом роняет картину прямо на носки мягких домашних тапочек.
–ОХ, ЕБАТЬ!
–МЕШОЧЕК, МЕШОЧЕК, МЕШОЧЕК! — радостно бросилась к мужу молодая жена.