Гудит, как улей, родной завод⁠⁠

— Михалыч , какого хера, простите меня за мой французский?
 
Технолог, Сергей Харитоныч, за глаза прозванный Хренычем, быстро приближается, семеня коротенькими ножками, от дальнего конца цеха, и на передней морде лица у него написана нешуточная решимость.
Я смекнул, что сейчас меня будут бить, может быть, даже ногами. Грозно навис над трепещущим мной, потрясая гневными брыльями и даже крыльями носа.
 
— Михалыч , как вы, блять, ухитрились, вот скажи мне, как человек человеку?
 
Я попытался превратиться в овощ. И, может быть, даже сделать вид, что я вовсе тут не при чём. Не прокатило, сует мне чертежи. Я судорожно всматриваюсь. Ну хули, железка и железка. И хер бы с ней.
 

— Вот здесь, смотри. — Тычет пальцем с пожелтевшим ногтем длиной примерно с лапоть.
 

— Тут отверстие под резьбу м8, а вы что, блять, сделали? Дыру, етить твою налево, размером с сарай расковыряли. Скажи мне, милый друг, зачем, и, самое главное, нахуя? А кто виноват, и что делать, я уж сам потом разберусь.
 

Пошли смотреть. Отверстие есть. Десятка. И таких 20 штук на всей раме. Слов нет - одни буквы. И те выстраиваются по три.
 

— Ну, и что, чё орать-то сразу, Сереж? Берем бонку, точим под десятку и втыкаем. Хуйня делов, как два пальца обоссать.
 

Хреныч хочет что-то сказать, наверняка очень ласковое и нежное, но не находит нужных слов и только машет рукой, и, нервно сплюнув в ящик с обрезками профиля, удаляется в сторону своего кабинета. Я отыскиваю слесаря. Тот обнаруживается в столовке с газетой и беломориной в зубах. Прозвище у него Водолаз, потому что носит очки с таким количеством диоптрий, что непонятно вообще, что он видит и как.
 

— Витя. Вы какого хуя вчера насверлили тут, ебаный в рот. Ты чертеж смотрел вообще, или, как всегда, от пизды три лаптя взял на север?
 

— Как не смотрели, смотрели, а как ещё-то. Я сам смотрел, и Игорь смотрел. — поблескивает очками тот.
 

— А дыр какого хера вы на десять насверлили? На чертеже под м8, надо было семеркой сверлить. Или ты не умеешь читать, может? Разучился за выходные? Или тебе стёкла мешают видеть, так выкинь их нахрен, монокль тебе подарим на Новый год, будешь первый парень на деревне.
 

-Где, на м8, нахуй? Там десять было. — Витя вскидывается, как в жопу ужаленный.
 

Показываю бумажку, которую Хреныч принес. Витька берет ее грязными от смазки руками, смотрит, и тут же орет, как потерпевший:
 

— Да пусть он ее в жопу плашмя себе засунет и сам потом туда залезет! У нас другой чертеж, блять, ебись он кобылой. Пойдем, сам ща увидишь. Во, смотри, бля, видишь? Картина маслом, нахуй. Репин рисовал, хуй сотрёшь теперь.
 

И вправду, на сварном верстаке лежит не менее захватанная бумажка с тем же чертежом, в котором отверстия не под резьбы, а просто диаметром 10. Ну охуеть теперь, дорогая редакция, пишет нам девочка Оля, семь лет живу и столько же удивляюсь. Вот-те нате, хуй вам на лопате.
 

— А ты говоришь, купаться. — Ворчит Витька и отправляется обратно в столовку допивать свой чифирь. Беломорина летит всё в тот же ящик с огрызками профилей.
 

Хватаю вчерашний чертеж и несусь в офис. Сережа пыхтит за Кадом, рисуя новую бумажку, так, что аж стул скрипит и пар от лысины валит.
 

— Ну что, маэстро, дело было не в бобине? – приветствую его я. – Помнишь, раньше в журналах такие картинки были, типа, найдите десять отличий?
 

Протягиваю ему обе бумажки. Хреныч подслеповато щурится, потом его осеняет:
 

— Еб твою мать! Это я мудак. – Кается, почесывая попеременно то лысину, то задницу. Любо-дорого посмотреть.
 

Возится, нашаривая мышкой в недрах Када чертеж.
 

— Извините, виноват! Из деревни - туповат. Я вчера старый почему-то распечатал. Сейчас…
 

На чертеже отверстия на 10. Размером с сарай.
 
Я молчу. Как известно, молчание — золото, именно поэтому я чувствую себя очень богатым человеком. Даже могу позволить себе на обед доширак.
 
Наливаю себе кофе из машинки и сажусь на стул. Люблю смотреть, как другие работают. Нагло пизжу из ящика стола Хреныча конфетку, у него всегда там есть.
В колхозе медленно, неэффективно наступало утро.