Подгузник⁠⁠

В начале трудовой деятельности, как-то дали нам вызов на адрес: надо просто сопровождать инспекторов ПДН. Частная застройка, узкая гравийная улица, мы едва там все уместились, стоим — ждём. Поступает видимо приказ и девочки зовут нас за собой. Без труда, со слабым стуком проходим в ограду: собака крайне удивлена, но голос не срывает. Дальше сени, всё завалено вещами, предметами какими-то, стучимся в дверь обитую клеёнкой, нам открывает бабушка и сразу же этот запоминающийся аромат подгорелой ссанины.
 
Проходим стало быть во внутрь: плачет грудной ребенок, малец лет 5 на вид, смотрит телевизор, бабушка что-то причитает сотрудникам, а из разговора мы узнаём, что пришли за этим самым пацаном. Оказывается ему уже 7, в школу не ходит — учителя обратились в ПДН и вот они пришли расставить все точки над I. Тут же выясняется, что есть ещё старший, лет 12, который сейчас ушел за водой (в частных секторах стоят колонки с питьевой водой, считаются даже чище и мягче, чем из под крана) и скоро вернётся.
Осматриваем мы значит парня, истощён, но не побоев, никаких признаков насилия, хоть и взгляд испуганного мангуста. А где мама? Мама ушла гулять пару недель назад и на связь не выходит — это в порядке вещей. Мой напарник спрашивает: — а чем ребенка кормите?
 
Бабушка: — Манкой.
 
Напарник: — А ещё?
 
Бабушка: — У меня только манка, а чем ещё грудничков кормить?... Я молока не даю. (в плане кормящей уже быть не может)
 
Я, стараясь не задеть развешанные по верёвкам зассанные колготочки, продираюсь к напарнику, а он показывает на пожелтевший местами подгузник. Я всё понимаю и иду в машину: машина была постоянная и в акушерском наборе у нас кроме пелёнок, были ещё и подгузники, правда большие — всё для комфорта женщин. Возвращаюсь, а там уже напарник ругает бабку, что ребенка манкой кормить — преступление, бабка оправдывается, говорит, ну смотрите какая пухленькая девочка лежит, правда плачет без умолку. Я спрашиваю разрешение у бабки сменить подгузники, та молча кивает и я... причиняю ребенку нестерпимую боль...
 
При попытке снять подгузники, вмести с ними снялась часть кожи... ну или то, что от неё осталось, на самом деле это выглядело так, словно подгузники прилипли к коже ребенка, а клеем послужил гной. Моя реакция была ошеломительная — замолчали все в доме.
 
Я: — Вы когда в последний раз надевали новый подгузники?
 
Бабка: — Неделю назад...
 
Я: — Почему так давно?
 
Бабка: - Так у меня денег даже на еду нет, воды нет в доме, чтобы пеленки постирать, так и сушим.
 
Сотрудница ПДН: — А где старший? Этих двух, мы точно забираем.
 
Бабка: — Не трогайте старшего, я без него не смогу, он хотя бы за водой ходит, этих двух забирайте, а старшего нет...
 
Напарник: — Давай попробуем снять и обработать, я позвоню в диспетчерскую, запрошу инструкции.
 
Раскрываю сумку, ищу, что у нас есть... мягкое. Нахожу хлоргексидин и скрупулезно заливаю его в пространство между кожей и прилипшей к ней синтетической ткани (наверное перекись справилась бы лучше, но я подумала, что из-за локального нагрева, могу сделать ребенку ещё больней). По чуть-чуть снимаю подгузники, кожа вся воспалена, местами проелась гноем, запах ужасный. Напарник сбегал в машину, пришел с сумкой с растворами и ещё банки с хлоргексидином принёс. Я это всё аккуратно снимаю, а девочка успокоилась, лежит, смотрит в потолок, замолчала так необычно. Вокруг продолжается скандал, напарник шепчет на ухо, что приказ от дежурного врача — везти в детскую больницу, нас там будут ждать. Продолжаю промывать кожу, подтираю, и понимаю, что запачкано, но нет прямо какашек...
 
Я вклиниваясь в предмет спора: — А девочка давно в туалет не ходит по-большому?
 
Бабка отрываясь от конфликта с ПДН: — регулярно... А что?
 
Я: — Я не вижу тут прямо какашек...
 
Бабка: — Так я же стираю, сушу и снова подгузник надеваю.
 
Напарник: — То есть вы этот подгузник уже неделю используете?
 
Бабка: — ... на новый нет денег.
 
Я всё промыв, просушив, надеваю на ребенка наш, взрослый подгузник, закутываю его в наши детские покрывала, буквально пеленаю его, беру на руки и мы стремительно покидаем дом. Сажусь назад, меня пристегивают к креслу, а я вцепилась в ребенка, почему то думая, что сейчас у меня его отберут. Напарник что-то говорит инспекторам и мы медленно, вязко, задним ходом, выкатываемся с этой улочки.
 
Перед глазами мелькают деревья, люди, дома, я опускаю взгляд — девочка лежит, смотрит в потолок, а там у нас прозрачный люк, улыбается. Приезжаем в детское, нас встречают, провожают сразу до отделения, там медсестра забирает ребенка кладет на пеленальный столик, снимает всё наше и начинает охать, звать врача. Врач не долго глядя косится на нас, требуя объяснений, напарник ставит его в курс дела, ещё и фотки показывает, когда успел сделать... Врач пожав губы кивает, даёт распоряжение медсестре, та убегает.
 
Врач: — Какая тихая девочка. (А она лежит правда и молчит, лишь смотрит по сторонам)
 
Я: — Наплакалась уже после такого.
 
Врач: — Я бы тоже плакал... ладно ребята, я отпускаю вас, где подписи поставить?...
 
Едем уже в машине, на другой вызов, на душе тоска, я спрашиваю напарника, что дальше будет с девочкой. Он говорит, что уедет в детский дом, там ей будет лучше, по крайней мере голодать не будет и в чистом будет ходить. Я думаю: ну соври, скажи мне, что всё хорошо будет, мать одумается, заберет ребенка, ребенок вырастет счастливым, здоровым, но всё не так в жизни... Спрашиваю: — а может мне забрать?
 
Напарник: — Да ты что, дура? Кто тебе даст? У тебя ничего своего нет, зп 20 тысяч, работа сутками, живешь с мамой, никто не даст тебе ребенка. Будете в чистом, но обе голодные и кому лучше будет от этого?
 
Водитель так по-отечески приобнял: — это юношеский максимализм, поверь, там лучше будет, ты лучше соберись, утри сопли, ещё вся смена впереди.